— Я верю тебе, — ответила Кальдера.
— Они очень довольны, что я хожу на кротобое, — сказал он. — Не сижу дома, вижу мир.
— Не весь, — сказала она. — Знаешь, когда я только открывала тебе дверь, я уже знала, что ты нам скажешь. В смысле, насчет наших родителей. И оказалось, что до той минуты я сама не понимала, как сильно я их ждала. Мне очень жаль, что никто не нашел обломков поезда твоего отца. Или не повстречал твою мать. Не рассказал тебе о них. Не сделал для тебя того же, что ты сделал для нас.
Она улыбнулась ему. Стремительной и доброй улыбкой, которая почти сразу потухла. Кальдера придержала рукой колючку, давая ему пройти.
— Повидать мир — это хорошо, — сказала она. — Но надо ведь думать и о том, что будет после.
Тут Шэм внезапно осознал, что они вышли на берег, и вздрогнул. Почва в нескольких ярдах впереди становилась плоской, пыльной и заметно менее плодоносной, чем раньше, ее во всех направлениях пересекали пути. Вглубь путей уходил деревянный пирс, а в конце него стояла дрезина. Плоские зубы каменных плит загораживали садик и причал от любопытных глаз.
— У вас что, свой пляж? — Шэм не поверил своим глазам.
Кальдера шагнула на причал. Доски были совсем старые, и сквозь щели в них Шэм видел хлопья краски, осыпающиеся от их шагов на землю, взрытую многочисленными хищными млекопитающими.
— Там, вдали, — продолжала она, — так много интересного. Там есть люди, которые ходят под парусами на поездах, не менявшихся многие века. Наши родители бывали в их охотничьих угодьях и видели их самих. Они странствовали с ними, учились у них. Как путешествовать без мотора. Слушали их истории про рельсоморье, и про Рай, и про то, как попасть туда, и про слезы. Про все. Каждый знает хоть немного такого, чему следует поучиться.
— Не каждый, — сказал Шэм.
— Ну, хорошо, не каждый. Но почти каждый.
Облака на миг разошлись, и Шэм увидел желтизну верхнего неба. Услышал самолет.
— Ты думаешь, все богатства там? — спросил Шэм — Ты их ищешь?
Кальдера пожала плечами.
— Не знаю даже, верю я в это или нет, — сказала она. — Но мы не из-за них едем.
— Вы едете, чтобы исследовать, — сказал Шэм. — Вы хотите знать.
Она кивнула.
— Мы их ждали, — сказала она. — А ты вернул их нам, насколько это теперь возможно. Что еще нам оставалось делать, как не пойти туда, куда ушли они? И дело не только в долге. Клянусь. Помнишь, ты показывал мне снимок? Так вот, сейчас я тебе тоже кое-что покажу.
Кальдера вынула из кармана распечатку. Изъеденные эрозией скалы, приземистые холмы в кактусах и плюще, обители тощих наземных зверей. Кругом, куда ни глянь, рельсоморье. И лестница.
Лестница. Высокая, словно дом, она торчала из земли под углом в сорок пять градусов, а ее верхняя площадка висела в пустоте. Висячий утиль! Шэм не верил своим глазам.
— Это эскалатор, — сказала Кальдера. — Он там. — Она указала на рельсоморье. Под лестницей, на уровне площадки, скопилась куча сора и грязи. Лестница поднимала из недр земли и роняла под себя не утиль, а настоящий сор, отбросы, которым уже не было применения.
— О, Каменноликие, — сказал Шэм. — Где это?
Кальдера бросила взгляд на дом.
— Деро там без меня с ног собьется. Я ведь вышла всего на минуту. — Она посмотрела на Шэма. — Слушай. Я расскажу тебе о том, что там внизу. — Она прокашлялась. Вот рассказ Кальдеры:
— Ступени скрипят. Они непрерывно движутся наверх. Так что, когда ты приземляешься на них — а рельсы подходят не очень близко, приходится прыгать! — так вот, когда ты приземляешься, то сразу начинаешь бежать против движения, чтобы старый эскалатор, оживляемый бог весть какими силами там, под землей, не сбросил тебя вниз вместе с мусором…
— Откуда ты знаешь? — спросил Шэм. Кальдера моргнула.
— Один раз меня туда брали, — сказала она. — Мои родители. Когда меняли свои планы. Они уже все знали про утиль, а туда взяли меня как раз когда… когда уже раздумали им заниматься. Чтобы объяснить мне, почему. Ш-ш-ш-ш.
Кальдера продолжала:
— …вместе с мусором.
Бежишь ты, значит, вниз, против движения эскалатора, железо грохочет у тебя под ногами, а ты все углубляешься в темноту, под землю. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь: под землей живут хищные животные, так зачем же туда лезть? Но в эти тоннели они почти не заходят — нет, я не знаю почему. Так что забудь пока о хищниках-землеройках, токсичной почве, каменных оползнях и других видах жуткой подземной смерти.
Там, внутри, горит электричество. В этой шахте отбросов.
Не надо думать о копателях. Не думай о том, что, когда ты проходишь, пригнувшись, под нависающими балками, мимо тележек, вагонов и брошенных инструментов, на стене вдруг может вздуться земляной нарыв; не думай о том, что этот нарыв может прорваться устрашающим ревом, и тогда в его центре откроется зловещая чернота, еще более темная, чем все подземные тени вокруг — пасть слепого, зубастого, раздувающего ноздри зверя.
Смотри лучше на стены. Между слоями слежавшихся под собственной тяжестью почвы и глины ты увидишь настоящую археологию отбросов, отложения веков. Обнаженные края осколков стекла и пластика, того и этого, тонкие длинные ленты рваных полиэтиленовых пакетов. Зеленоватый слой: крошечные зубчатые колесики эпохи часовых механизмов; сплющенная пластмасса; искрящиеся крупицы эры стекла; лохматые стежки видеолент; попурри из невообразимых древних див, осадочные породы всякой мешанины.
Там, где на особенно мощные слои отложений влияет дрейф континентов, которые медленно ворочаются под поверхностью земли, выдавливая друг друга с привычных мест, как двое спящих выталкивают друг друга во сне из-под одного одеяла, осадочную породу выпучивает наверх, и она образует на поверхности рельсоморья рифы, полные сальважирских сокровищ. А еще там, внизу, есть тоннели. Вроде тех, по которым могут ходить поезда. Ты знаешь.