Рельсы - Страница 35

Прилавок с куклами. Старыми, из утиля. Сколько бы их ни чистили, пыль, в которой они пролежали много жизней, въелась в них навсегда: какого бы тона ни была их кожа изначально, сейчас они все были коричневыми, как при взгляде через закопченное стекло. Пропорции их тел, человеческих по сложению, чаще девчачьих или женских, вызывали большие сомнения; волосы, там, где они еще сохранились, были безнадежно спутаны. Попадались среди них гротески, чудовища. Многие были без конечностей. И все явно взывали о внимании мастера-кукольника.

Куда бы Шэм ни пошел, его расспросы, его описания арки и двоих ребятишек встречали либо непонимание, вполне искреннее с виду, либо настороженность, за которой обычно следовала ложь и/или рекомендация забыть об этом деле. Причем не понимали в основном сальважиры, а лгали местные торговцы.

Что он знает об этой семье? Сестра постарше, брат помоложе. Неубранный дом. Энергичные родители-путешественники, которых, судя по костям, уже нет в живых.

Такие размышления с неизбежностью заставляли Шэма думать о своей семье. Он не часто вспоминал отца и мать, похищенных у него катастрофой и разбитой любовью. Не потому, что ему было все равно: как ему могло быть все равно? и не потому, что их отсутствие не казалось ему важным пробелом в его жизни. Он был не дурак. Нет, дело, скорее, было в том, что он не помнил их заботы; всю его жизнь о нем заботились, за ним присматривали Воам и Трууз, которые, в сущности, стали его настоящими родителями, как ни крути. Любовь к родным маме и папе ощущалась им как любовь к двум давно потерянным незнакомцам, к тому же потенциально обидная для тех, кто его растил.

Он вдруг ощутил нечто общее между собой и теми детьми с флатографии: они сироты, и он технически тоже сирота. Это слово преследовало его постоянно. Ну, так что? Эти мальчик и девочка тоже, что ли, помощники доктора, недовольные своей долей, всей душой стремящиеся к утилю, ищущие чего-то? Вряд ли.

Стены зала были сплошь увешаны часами разных моделей. Одни современные, другие явно из утиля, перебранные, преобразованные, они снова горделиво отсчитывали время, в строго определенный момент выпуская из своего нутра птичек. У иных вместо циферблатов были синие экраны со светящимися цифрами. Все они демонстрировали Шэму быстротечность времени.

— Как вы стали сальважиром? — Крепкого сложения женщина, к которой Шэм обратился с вопросом, удивленно подняла на него глаза. Она прихлебывала черный, как деготь, кофе, обмениваясь свежими анекдотами с коллегами по раскопкам. Услышав вопрос Шэма, она засмеялась, но без злобы. Перекинув монетку пирожнику за соседним прилавком, она показала Шэму, чтобы он взял у того пирожок.

— Копай, — начала она. — Что-нибудь найдешь. Отнеси к поезду сальважиров. Снова копай. Найдешь еще. Не будь… — Она внимательно оглядела его с головы до ног. — Кто ты? Чернорабочий? Проводник? Стюард? Начинающий кротобой?

— Помощник доктора, — сказал он.

— A-а. Понятно. Значит, бросай это.

— Я нашел летучую мышь, — сказал Шэм с набитым липким подарком ртом. — Только она не утиль. Она мой друг.

Он видел, что ватага юнцов по-прежнему следит за ним. А еще он заметил, что за ними тоже следят, — молодой парень, жилистый, ловкий, быстрый в движениях; Шэм задумался, не встречал ли он его когда-нибудь раньше.

Женщина-сальважир пошарила у себя под прилавком.

— Что-то у меня пачкунов маловато осталось, — сказала она.

— Спасибо вам большое за пирожок, — сказал Шэм. Женщина была великолепна. Он заморгал, пытаясь сосредоточиться. — Наверное, вы не… вы не видели двух детей? Они живут…

— У арки, — закончила она. Шэм моргнул. — Арки из утиля. Я слышала, что кто-то их ищет.

— Как? — удивился Шэм. — Я только недавно здесь, а вы уже слышали?

— Слухи распространяются быстро. А ты кто такой, парень? — Она склонила голову набок. — Что я о тебе знаю? Ничего пока. Вообще-то я не здешняя. Но пара ребятишек в окружении утиля — такое я вроде где-то видела.

— Вы, наверное, часто здесь бываете, — сказал Шэм. — Может быть, слышали о них когда-нибудь.

— Ну, конечно. Это же Манихики. А такие архитектурные подробности, как ты описываешь, застревают в памяти, верно? Да, это точно было здесь, ходки две назад, значит, тому уже пару месяцев, верно? Прямая продажа. Чего, не помню. — Она медленно покивала, вспоминая. — Да, такие, как ты описываешь, у меня точно были. Ребятишки еще совсем. Ребятишки-то ребятишки, а уверенности им не занимать. — Она подняла бровь. — Все у меня перещупали, пальцами тыкали, вопросы задавали. И выбор сделали что надо.

— Думаете, это были те самые, кого я ищу?

— Я слышала, как эти сегодня шушукались. — И она показала рукой на владельцев прилавков: не сальважиров, а местных агентов, перекупщиков. — Косточки им перемывали, сплетничали. А сплетни — мой хлеб. — Она улыбнулась. — Те ребята, они у меня много чего тогда купили. — Она облизнула пальцы. — Да, кстати, о торговле; что-то не идет у меня сегодня дело.

Она достала небольшую коробочку высотного утиля. В ней щетинились проводками зеленые стеклянные осколки причудливой формы, каждый размером с большой палец руки. Один за другим, как живые, осколки выскользнули на стол, оставляя за собой черный след, похожий на чернильный, который пару секунд спустя полностью испарился.

— Пачкуны, — сказала женщина. — Я бы подарила тебе одного, — продолжала она, — да не хочу.

— Мне нужно найти этих детей, — продолжал Шэм, жадно разглядывая внеземные отбросы.